Река со смешным названием Таракановка протекает по западу Москвы по обширнейшему даже по сегодняшним московским масштабам пространству. Начинаясь в районе метро Войковская, пересекает полотно Московской железной дороги Рижского направления, Ленинградский проспект, район Ходынского поля, Хорошевское шоссе и впадает в Москва-реку в районе 2-го Силикатного проезда. Вообще-то Ходынское поле следовало назвать Таракановским. Именно река Таракановка принимает в себя малую воду незначительной реки Ходынки. И только в силу исторической путаницы на некоторых старых картах и в документах Таракановку именуют Ходынкой. Так кто чей приток? На мой взгляд все чрезвычайно просто. Приток всегда короче основного источника, а водоток Таракановки до слияния с Ходынкой имеет большую длину. В настоящий момент во всех официальных документах московского правительства река Ходынка считается притоком реки Таракановки, а та в свою очередь притоком Москва-реки.

Крутые берега реки Таракановки. Снимок сделан возле МОЖД.

Таракановка выходит из коллектора возле Хорошевского шоссе.

Еще одно фото возле Хорошевского шоссе.

Дальше по течению.

И снова река Таракановка уходит в коллектор под МОЖД. Видна старая гранитная кладка и современные подпорные стенки.

Так откуда пошло название Таракановка?

Географические названия наверное самые древние памятники, созданные человеком. В них отражены история языков и регионов, процесс освоения человеком новых пространств, социальные отношения, духовная жизнь народов. К старому понятию «вода, река», пришедшему из языка прежних аборигенов, этнос-сменщик «приклеивал» термин с тем же значением из своего языка. Русским было важно, чтобы гидроним имел форму женского рода по аналогии с понятием «река». Многие речные имена имели тавтологический смысл, например от неканонического имени-прозвища «Таракан». Но чаще всего названия давались по названиям деревень (сел), стоящим на берегах водоемов. Вот только упоминаний о деревни с таким названием на западе Москвы нет. В прочем происхождение название реки Ходынки не смотря на частое упоминание во многих исторических документах очень неопределенно. То ли это река, по которой можно «ходить», в смысле «плавать», то ли река которую можно перейти (перешагнуть), что более вероятно учитывая ее незначительный водоток.

Таракановка никогда не замерзает. Раньше грешили на общественные бани, теперь на иные промышленные сбросы, ведь вокруг сплошная промзона.

Эстакада Звенигородского шоссе, через 100 метров река Таракановка.

А вот и она!

Один из загрязнителей Таракановки завод ЖБИ.

Судьба Таракановки, впрочем как и судьба всех ушедших под землю рек была решена при застройке района начавшейся в 50-е годы прошлого века. Правительство Москвы уже сегодня рассматривает специальную шестилетнюю программу по выводу из коллекторов некоторых подземных рек (таких как Кровянка, Нищенка, Чурилиха, Таракановка) и возвращению им прежнего природного облика. На волю выпустят около полутора километров Таракановки. Предположительно работы будут завершены в 2006-2007 годах. На самом деле эти полтора километра реки всегда текли на свободе, вот только со всех сторон на них наезжали промышленные предприятия района Хорошевский и Хорошево-Мневники. Просто при строительстве Звенигородского шоссе русло Таракановки чуток облагородили. Впрочем качество и даже вид самой воды от этого не изменился, Таракановку давно превратили в сточную канаву.

Подземная Таракановка, фото с дигерского сайта

Место впадения Таракановки в Москва-реку:

Впрочем так было не всегда. В начале позапрошлого века местность по берегам Таракановки являлась московской окраиной, наверное самым чистым районом Москвы того времени. По течению реки было устроено пять плотин, в разлившихся прудах местные жители ловили рыбу, купались, катались на лодках. Кстати пруды давали не плохой улов, а для того голодного времени это было далеко не лишним. Вот, как вспоминают свою жизнь на берегах Таракановки известные люди:

Борис Евсеевич Черток — видный ученый и конструктор, один из ближайших сотрудников С.П. Королева. Ему довелось работать и общаться с выдающимися учеными, творцами и организаторами мощнейшей ракетно-космической науки и промышленности. Из книги Б. Е. Черток, Ракеты и люди

…Так я в двухлетнем возрасте стал москвичом. Ради здоровья единственного сына родители переехали ближе к чистому воздуху на Нижнеходынскую текстильную фабрику, расположенную в пяти верстах за Пресненской заставой. Теперь это часть промышленного Краснопресненского района. В те годы эта пригородная зона еще сохраняла подмосковную природу, чистейшую и рыбную реку Москву. Мать была единственной фельдшерицей-акушеркой на фабрике и в ближайших окрестностях. Отец работал в конторе фабрики бухгалтером. Окружавший меня социальный микроклимат во многом определялся средой фабричных рабочих, дети которых были моими друзьями.

Географическое местоположение нашего фабричного жилья способствовало тому, что уже в семилетнем возрасте я неплохо плавал, а вскоре с товарищами пристрастился к путешествиям на веслах вверх по Москве-реке вплоть до «далекого» Крылатского.

Мы жили в деревянном доме без всяких городских удобств. Зато в трех километрах к северу за картофельными полями располагалась Ходынская радиостанция — в те годы самая мощная радиостанция в стране. Во многом благодаря экскурсиям на эту станцию я стал страстным радиолюбителем.

На востоке, вверх по извилистой реке Таракановке, находился Центральный аэродром республики, а с запада, сразу за рекой на заливном лугу, — аэродром завода «Юнкерса». Немцы получили в концессию расположенный в сосновом бору в Филях вагоностроительный завод Русско-балтийского общества для организации выпуска самолетов. Упоминаю эти географические подробности потому, что считаю их причиной своего увлечения авиацией и радиотехникой, во многом определившего мою судьбу в самом начале жизненного пути.

Подмосковье было удивительно экологически чистым. Об этом можно судить хотя бы по тому, что на нашем столе не переводилась рыба, выловленная из Москвы-реки или фабричного пруда, образованного плотиной на реке Таракановке. В те голодные карточные годы это было хорошим подспорьем.

В километре от фабрики проходило Хорошевское шоссе, соединявшее Красную Пресню с Серебряным Бором. Это шоссе было вымощено булыжником и потому считалось проезжим в любую погоду. В восемь лет я с друзьями убегал на шоссе посмотреть на редкие автомобили. А еще была тайная надежда, что при нас начнут взрываться пороховые склады, расположенные по другую сторону шоссе, рядом с мачтами Ходынской радиостанции. За такие отлучки мне сильно влетало. Дело в том, что Хорошевские склады боеприпасов всем живущим в окрестностях внушали страх. Шли разговоры, что враги-контрреволюционеры рано или поздно их обязательно взорвут и тогда наша фабрика и все живое на ней будут уничтожены.

Самое интересное, что склады действительно взорвались. Это было летом 1920 года. Я отпросился в очередной раз посмотреть, как работает радиостанция. По пути я увидел необычайной высоты дым и огоньки, пляшущие над пороховыми складами. Навстречу бежали люди с криками: Склады горят! Я неплохо бегал и во всю свою восьмилетнюю прыть дал деру в сторону деревни Шелепихи. За моей спиной вскоре уже грохотало и гремело. Бегущие рядом кричали, что надо спрятаться за водокачкой — там высокая прочная насыпь. Добежав до берега реки, я пустился во весь дух к маячившему впереди каменному зданию водокачки. Внезапно передо мною взметнулось пламя, в лицо ударил горячий ветер с песком и комками земли.
Кажется, я упал в какую-то яму. Чья-то сильная рука выдернула меня оттуда и не отпускала. Теперь я побежал, влекомый этой рукой. Только услышав окрик: Не вырывайся, я тебя все равно не отпущу!, я узнал Веру, молодую работницу красильного цеха №9 которая нередко заходила к матери. В общем потоке бегущих мы достигли железнодорожного моста у Филей.

А вот и мост, до артиллерийских складов километров пять будет:

Воспоминания космонавта-испытателя, полковника ВВС Валентины Леонидовны Пономаревой. Из книги Женское лицо космоса В.Понамарева

С 1946 года наша семья жила на Соколе. Тогда это была далекая окраина Москвы — бесконечные кварталы частных деревянных домов. Наш восьмиэтажный дом единственный возвышался среди этих домишек, вокруг сады и цветники. Летом цветов было море!

Улицы между кварталами тенистые, тихие, без асфальта — просто утоптанная земля и трава, как в деревне. Ходили трамваи — “шестерка“ в Тушино и “двадцать первый” в Щукино к Москве-реке. Летом мы ездили туда купаться. Тогда жива еще была речка Таракановка — хоть и маленькая, но настоящая речка, ее переходили по мосткам.

Возле знаменитой сейчас церкви было кладбище, темное от больших деревьев, наверное, очень старое. Трамвайная остановка недалеко от церкви называлась Всехсвятское, а села Всехсвятского уже не было. Улицы за Всехсвятским носили имена художников — улица Поленова, улица Врубеля. Стояли на них особняки, были магазинчики, одноэтажные, деревянные, деревенского типа. Когда я бывала там, то всегда, глядя на какой-нибудь особняк, удивлялась: да как же это возможно, чтобы в таком большом доме жила всего одна семья, пусть даже и известного художника? Психология коммуналок — мы тогда в коммуналке и жили, только, по-моему, их так не называли.

Совсем недалеко, в двух трамвайных остановках, — Покровское-Стрешнево, большой дачный поселок и железнодорожная станция. В поселке было много красивых домов типично дачной архитектуры, со всякими балкончиками и террасками.

А железнодорожная станция!

Сколько тонкого очарования было в зеленом флигелечке, украшенном затейливой резьбой, с зеленой же островерхой крышей. Станция стояла на горке, вниз к платформе вела крутая тропинка, а рядом пруд. Тогда он был большой и чистый. И огромный парк. Осенью в пруду плавали рыжие и красные листья — в парке было много кленов.

С этой станции я ездила на дачу — мы всегда снимали дачу на лето. Иногда жили на даче и в сентябре, и тогда я ехала туда вечером, после занятий в институте. И этот контраст — станция островком яркого света, а со всех сторон чернота и отражение фонарей в черном пруду — одно из счастливых воспоминаний юности…. Окна в вагонах поезда казались такими яркими и уютными… И настоящий черный паровоз!

И ведь кому-то это было нужно — построить этот островерхий флигелек “далеко от Москвы”! И все станции на железной дороге были тогда разные.

А сейчас, в какую сторону ни поедешь, хоть на восток, хоть на запад, на остановках везде одинаковые будки из стекла и бетона. Может быть, и есть в них индустриальная красота, как в полотнах Леже, но нельзя же, чтобы везде было все одинаково! Нельзя, приехав в Южно-Сахалинск, увидеть те же Черемушки? Да я даже в Кабуле их увидела! Что же будет с нашей душой, если мы везде будем видеть одно и то же…

Но тогда ни о чем таком я, конечно, не задумывалась, приходила на станцию, покупала билет (а может, и не покупала, не помню), садилась в поезд и ехала. И красота входила в душу. Она и поныне живет там — я все помню…

Сейчас это все куда-то делось — и речка Таракановка, и сады, и кладбище, и этот флигелечек… Зато, как по знаку волшебной палочки, появились Песчаные улицы, многоэтажные дома и асфальт, асфальт, асфальт…

Впрочем и литераторы не обошли реку Таракановку своим вниманием:

Из рассказа Валерия Сурикова «Свояченица», прозаический цикл В песках на Соколе

Ильин в этих местах Москвы никогда не был и мгновенно потерял ориентацию. Громов же тем временем лихо крутил по переулкам и, в конце концов резко повернул вправо.- А вот и Таракановка, впадает в Москва-реку прямо напротив Шелепихи. Всехсвятское и Сокол, считай, на ее берегах…

— Ты что жил здесь что ли.

— Жить не жил, а бывать приходилось. Во Всехсвятском тетка моя жила, и меня на каникулы каждое лето сюда отправляли. Мы с двоюродным братом тут все окрестности облазили. А Таракановку всю прошли от истока до устья.

— Так, оглядываясь по сторонам, оборвал свой рассказ Громов.

— Хорошевку мы пересекли… Лесной массив справа это граница аэродрома. Там впереди на краю леска стояла раньше, а может, и сейчас стоит, конюшня армейская, нас тетка гоняла туда за навозом для своих огурцов. Смотри, смотри вправо, вон то строение и есть конюшня, стоит родимая… А нам влево, затем направо, и прямо по курсу у нас еще одна речка Ходынка…

Тут раздался несильный хлопок, и машина резко сбавила скорость. Громов выскочил из кабины, левое заднее колесо было спущено, надо было ставить запаску. От помощи Громов решительно отказался:

— Нет, нет, тут и одному нечего делать, только мешать будем друг другу. Я тебе пока лучше о местах этих расскажу. Ведь надо же было поймать гвоздь именно здесь.

— Мы с братом это место стрелкой называли. Впереди Ходынка, она из за шоссе течет и сюда сворачивает недалеко от той самой конюшни. Под улочкой, где мы стоим, река в трубе и дальше почти сразу же, как видишь, впадает в Таракановку. По переулку, что уходит влево до поселка Сокол метров пятьсот, выскакиваем прямо на улицу Левитана. Слева от этого переулка видишь крепкий забор и вроде как сад за ним. Это место очень знаменитое¬ сиреневый сад Колесникова. В мае отсюда знаешь какой вид открывается он только махровую разводит. Все, что на том берегу Таракановки справа бывшее братское кладбище, хоронили там с 15- го года всех, даже немцев. Была часовня. Я еще захватил кладбище, его начали срывать году в 26-м. Все, включая часовню, под нуль. Осталась лишь одна гранитная глыба. То ли слишком велика была, то ли фамилия спасла эту могилу — Шлихтер, погиб в 16-м под Барановичами, его отец после революции большим партийным начальником был в Москве. Да еще стена западная осталась, местами просматривается, как видишь. А сразу за стеной вдоль нее идет Песчаная улица, на ней тетка моя и жила. Улица эта кладбище огибает и справа от той церкви с чуть наклонившейся колокольней выходит на Ленинградское. Церковь «Всех святых» зовется, ее еще при Алексей Михайловиче строить начали. А до нее чуть ли не с 14-го века здесь стоял монастырь. Намоленные в общем места. Бабка моя родом отсюда, и молельницей была страсть какой отчаянной — по два раза на день в церковь бегала. От церкви той, может, и померла. В 39-м, когда ее закрыли, через две недели и померла. Соседи говорили тосковала очень.

Громов немного помолчал, вздохнул, ткнул ногой колесо и, обтирая ветошью руки, добавил, указывая в сторону церкви.

— Около каланчи пожарной, рядом рыжеватое здание это Песчаные бани, из-за них Таракановка и не замерзала зимой. Перелезем мы, бывало, с братом через кладбищенскую стену и сюда в Таракановский овраг. Прыжки через речку и на островки было любимым занятием зимой. В воду проваливались по пояс, а морозы такие, что портки бывало каменели, пока добежишь до теткиного дома. А то лазили по этим кручам как альпинисты, с веревками…

Ещё немного фото:

Река Таракановка в районе метро Сокол 1958 год

Речку Таракановку убирают в коллектор 1959 год:

Еще две фотографии реки Таракановки, Фотограф: В. Е. Троицкий 1949-1950 гг.